Белла

Осенние листья шелковым шепотом провожали наши шаги, когда мы шли по платформе к моему вагону. Я держал ее за руку и ощущал, что осень поселилась в ней - как холодны были ее руки, и как нежно светилось ее лицо пожухлым багульником. Все остальные лица проплывали картонными масками, и лишь только ее бледно-мертвенное лицо изливало жизнь. Мы остановились у черного равнодушного поезда. На старых часах серого вокзала секундная стрелка жадно съедала последние мгновения нашей жизни. Я искал, что ей сказать на прощание. Единственное, чего я хотел, это в последний раз насладиться бесконечной синевой ее глаз. Да, это были последние минуты нашей жизни. Может, потому она так и не выбросила букет белых маргариток, которые я принес накануне, а взяла с собой эти бедные увядшие цветы. Теперь она сжимала их одной рукой, и, казалось, хотела спрятаться в эти последние искорки нашей жизни. В последний раз загудел поезд. Только тогда она посмотрела на меня глазами полными печали. Я знал, что если я задержусь еще на минуту, я просто брошусь под поезд. Не в силах обнять ее, я только притянул ее к себе, уткнулся носом в темное пальто, пропитавшееся ее запахом, и тихо сказал: "Va bene". 

Потом, когда я нашел свое место в душном вагоне и почти рухнул на голую полку, я разыскал темный силуэт ее фигуры через грязное окно. Она стояла на том же месте, не шелохнувшись, только смотрела на увядшие белые цветы и не поддавалась бьющемуся в лихорадке ветру. Бледно-желтое солнце, расплывшееся как блин на тусклом свинцовом небе, дарило стене вокзала ее тень. Полосатая кошка терлась о ее ноги. Ноги в серых шерстяных чулках. Белла, Белла! Моя маленькая Белла осунулась, сжалась в комочек. И теперь некому будет приглядеть за ней. Или будет? Или будет.

Когда поезд тронулся, она как будто очнулась и направилась в ту же сторону, куда шел поезд. Не колебавшись и секунды, она выбросила в первую попавшуюся урну увядшие цветы. А когда я совсем потерял ее из виду, я вытянулся на голой полке, и, уткнувшись в грязную подушку, отчаянно завыл.